Если вдруг захочешь обо всем мне рассказать - ветер знает где меня искать.
Стиль денди в женской одежде восходит к той же Жорж Санд, но в большей степени к дамам эпохи Модерна и Арт Деко. Каноном женского дендизма стали фото Марлен Дитрих (во фраке, смокинге и деловом костюме). Характеризуется утрированным следованием гардеробу хорошо одетого мужчины, увлечением аксессуарами, показной роскошью и затянутостью. Галстук в нем очень важен. Он может быть однотонным, в полоску и с крупной "художественной" росписью. Не подходят геометрический рисунок и мелкие фигурки. Возможны "роскошные" и экзотические материалы, например, мех. Стоит выбирать сложные узлы. Большой трапециевидный, т.н. "перекрещивающийся" узел, "диагональный", а также более легкий двойной узел. Плохо смотрятся широкие и "крепко сбитые" "виндзор", "полувиндзор" и его американская модификация - "шелби". Галстук может дополняться булавкой, редко зажимом. Дендизм с завидным постоянством всплывает в коллекциях Vivienne Westwood и Nina Ricci. 
Французская пресса отнеслась к пристрастию Дитрих к мужским костюмам критически. Передовицы теоретизирования на темы того, что «настоящим леди» не следует пренебрегать условностями. В конце концов, французская индустрия моды, в то время исключительно женская, составляла важную часть экономики страны, так что их панику при мысли о том, что женское население может предпочесть свои тесные оборчатые юбки удобству пары брюк можно понять. Хотя Эрмес демонстрировал женские брюки еще в 1930 году, информационные агентства подхватили эту «новую» дискуссию и, при усердной поддержке со стороны парамаунтского отдела рекламы, раздули историю до уровня международного мини-скандала. Это не помешало Дитрих разгуливать по Елисейским полям в своих костюмах в тонкую полоску. Продавщицы в магазинах бросали своих клиентов в разгар совершения покупки и бросались наружу, чтобы взглянуть на то, как она проходит мимо; в открытых кафе прекращалось всякое обслуживание, стыла еда, таяло мороженое, но клиенты не обращали на это внимания, они тоже глазели на нее; иные замирали с зажатой в руке или уже заткнутой за воротник салфеткой и следили за тем, как она идет по бульвару. Одни машины тормозили посреди потока, другие ехали вдоль тротуара, держась на одном уровне с ней. Люди забывали переходить улицы на перекрестках, жандармы забывали свистеть. Число следовавших за ней поклонников неуклонно росло, пока за нами не образовывалась огромная толпа. И дело было не в мужском костюме: такое случалось каждый раз, когда появлялась Дитрих, вне зависимости от того, что на ней было надето!
В первый раз, когда такое произошло, это было действительно страшновато. В Америке такое никогда не случалось. Там они молчали – и как молчали! Прямо, как толпа линчевателей в фильме, что я когда-то видела. Но эти лица были не сердиты, и тишина была скорее благоговейной, нежели угрожающей. Я знала, как ведут себя поклонники, но то, что происходило здесь, совершенно не вписывалось в картину Поклонения Кинозвезде. Никто не пытался ни дотронуться до нее, ни даже приблизиться к ней. Они просто хотели пребывать в ее ауре и задать праздник своим глазам. Этот необычный дар вызывать почтение к себе у огромных масс народа был даром особенным, необъяснимым, колдовским. Он не покидал ее всю жизнь. Те из нас, кто сопровождал ее и опасался, что ее вот-вот разорвут на кусочки, постоянно дивились тому, как, глядя на орды проталкивавшихся к ней алчных поклонников, она уверенно заявляла:
- Не волнуйтесь! Они меня не тронут. Они никогда так не делают.
И, клянусь Богом, она была права! Они никогда этого не делали! Никакого истеричного безумия в адрес Дитрих – она внушала трепет Затаенного Дыхания. Пусть газеты печатают свою ложь – народ Парижа обожал ее.
(c) М.Рива
